Кошка обнаружила, что в квартире зазывно пахнет мойвой. Долго кружила перед духовкой, где оная мойва запекалась. Плакала. Просила положить что-нибудь ей в миску. Нюхала свежий корм, снова плакала, потому что он не так пахнет.
- Кошка, - сказала я ей, - ты же не ешь ничего, кроме специального корма! Ты же даже мягкий корм презираешь за то, что он тебя пачкает!
- Презираю, но ем! - ответила она. - Дай!
Я положила ей маленькую рыбку на тарелку. Кошка изумленно воззрилась на рыбку. Нюхала, присматривалась. Потом поглядела на меня.
- Это что? Это можно есть? Оно же... - она пригляделась повнимательнее. - Оно же грязное! И мягкое! И торчит чем-то острым.
- Ну как хочешь.
Мне было некогда, я была голодная. Схватила свою порцию мойвы и сбежала питаться.
Через пять минут все-таки не выдержала, потому что с кухни разносились горестные всхлипы.
Тихонько подкралась и заглянула.
Кошка сидела над тарелкой и страдала. Она трогала рыбу своей белой чистой рукой с длинными волосами между пальцами, тут же отдергивала и прижимала к губам.
- Ах! - кричала кошка. - Ах! Оно же грязное!
И начинала яростно умываться.
- Ах! - говорила она, выкушав все рыбные частички из своей шерсти. - Но какое же оно вкусное!
И снова трогала рыбу.
Настрадавшись, она все-таки подцепила мойву одной передней лапой, в ужасе привстала на задних и начала в панике жонглировать рыбиной. В конце концов рыба не выдержала и в воздухе разломилась пополам. Одна половина брякнулась на пол, а вторая - прямо на розовый чистый нос.
- Не-е-ет! - вскричала кошка. - Не-ет! Грязно же!
Но тут инстинкты все-таки взяли верх над воспитанием. Рот как-то сам собой открылся и начал подбирать кусочек за кусочком. Кошка очень удивилась, но есть не перестала.
Через минуту все было кончено. Кошка яростно облизнулась, посмотрела на пустую тарелку, посмотрела на меня и со сдавленным мявом стартовала куда-то вдаль. Сшибла по пути рюкзак, хорьский шланг для ползания, забуксовала на повороте, отчаянно цепляясь когтями, со второй попытки вскочила на телевизор в спальне и очутилась на своем спасительном подоконнике.
Когда я подошла к ней, она уже сидела в позе фарфоровой кисы и отрешенно смотрела в окно. На лице ее было написано крупными буквами:
- Больше никогда!
Через два дня она пришла отбирать у меня жареную скумбрию.
- Кошка, - сказала я ей, - ты же не ешь ничего, кроме специального корма! Ты же даже мягкий корм презираешь за то, что он тебя пачкает!
- Презираю, но ем! - ответила она. - Дай!
Я положила ей маленькую рыбку на тарелку. Кошка изумленно воззрилась на рыбку. Нюхала, присматривалась. Потом поглядела на меня.
- Это что? Это можно есть? Оно же... - она пригляделась повнимательнее. - Оно же грязное! И мягкое! И торчит чем-то острым.
- Ну как хочешь.
Мне было некогда, я была голодная. Схватила свою порцию мойвы и сбежала питаться.
Через пять минут все-таки не выдержала, потому что с кухни разносились горестные всхлипы.
Тихонько подкралась и заглянула.
Кошка сидела над тарелкой и страдала. Она трогала рыбу своей белой чистой рукой с длинными волосами между пальцами, тут же отдергивала и прижимала к губам.
- Ах! - кричала кошка. - Ах! Оно же грязное!
И начинала яростно умываться.
- Ах! - говорила она, выкушав все рыбные частички из своей шерсти. - Но какое же оно вкусное!
И снова трогала рыбу.
Настрадавшись, она все-таки подцепила мойву одной передней лапой, в ужасе привстала на задних и начала в панике жонглировать рыбиной. В конце концов рыба не выдержала и в воздухе разломилась пополам. Одна половина брякнулась на пол, а вторая - прямо на розовый чистый нос.
- Не-е-ет! - вскричала кошка. - Не-ет! Грязно же!
Но тут инстинкты все-таки взяли верх над воспитанием. Рот как-то сам собой открылся и начал подбирать кусочек за кусочком. Кошка очень удивилась, но есть не перестала.
Через минуту все было кончено. Кошка яростно облизнулась, посмотрела на пустую тарелку, посмотрела на меня и со сдавленным мявом стартовала куда-то вдаль. Сшибла по пути рюкзак, хорьский шланг для ползания, забуксовала на повороте, отчаянно цепляясь когтями, со второй попытки вскочила на телевизор в спальне и очутилась на своем спасительном подоконнике.
Когда я подошла к ней, она уже сидела в позе фарфоровой кисы и отрешенно смотрела в окно. На лице ее было написано крупными буквами:
- Больше никогда!
Через два дня она пришла отбирать у меня жареную скумбрию.